Основные разделы
Алые паруса
Ассоль читала. По странице полз зеленоватый жучок, останавливаясь и приподнимаясь на передних лапках. Уже два раза не без досады его сдували на подоконник, откуда он появлялся вновь. На этот раз ему почти удалось добраться до руки девушки, державшей угол страницы. Ассоль хотела решительно сдуть гостя на траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами.
Она вздрогнула, откинулась, замерла, потом резко вскочила, едва сдерживая слезы потрясения. Корабль в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу углом левого борта. Негромкая музыка лилась в голубое небо с белой палубы под огнем красного шелка.
Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала к морю, подхваченная неодолимым ветром событий. На первом углу она остановилась почти без сил: ее ноги подкашивались, а дыхание срывалось. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и побежала дальше. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса. Тогда, боясь, что оци исчезнут, как призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие. Только снова увидев корабль, Ассоль останавливалась, чтобы облегченно вздохнуть.
Ассоль
Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкафу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно, обертки с чаем и кофе почти пусты, нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, — был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но тут же вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение.
За ореховой рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками. На ее плечах лежала серая шелковая косынка. Полудетское, в светлом загаре лицо было подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее возраста глаза посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ. Ее неправильное личико могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность — стиль — был совершенно оригинален, оригинально мил. Остальное неподвластно словам, кроме слова «очарование».
Отраженная девушка улыбнулась так же безотчетно, как и Ассоль. Улыбка вышла грустной; заметив это, она встревожилась, как если бы смотрела на постороннюю. Она прижалась щекой к стеклу, закрыла глаза и тихо погладила зеркало рукой там, где приходилось ее отражение. Рой смутных, ласковых мыслей мелькнул в ней; она выпрямилась, засмеялась и села, начав шить.
Барсучий нос
Озеро около берегов было засыпано ворохами желтых листьев. Их было так много, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули.
Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветали кувшинки и голубая вода казалась чёрной, как деготь.
Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, как сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с глазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, как иглы, зубами.
Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видны далекие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас шевелились и дрожали низкие звезды.
У нас на стоянке горел костер. Мы жгли его весь день и ночь напролет, чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера. Их беспокоили дым костра и веселые человеческие крики.
Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченно бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал из травы даже ушей.
Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветали кувшинки и голубая вода казалась чёрной, как деготь.
Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, как сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с глазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, как иглы, зубами.
Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видны далекие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас шевелились и дрожали низкие звезды.
У нас на стоянке горел костер. Мы жгли его весь день и ночь напролет, чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера. Их беспокоили дым костра и веселые человеческие крики.
Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченно бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал из травы даже ушей.
Барышня-крестьянка
Алексей Берестов произвел на местных барышень неизгладимое впечатление. Он явился перед ними мрачным и разочарованным, говорил об утраченных радостях, об увядшей своей юности и носил на пальце черное кольцо с изображением мертвой головы. Все это было чрезвычайно ново, и барышни сходили по нему с ума.
Но больше всех интересовалась молодым Берестовым дочь Муромского Лиза. Их отцы были в ссоре, и она еще не видела Алексея.
Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была единственное и, следовательно, избалованное дитя. Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаяние английскую гувернантку.
У Лизы была служанка Настя. Она была постарше, но так же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, поэтому открывала ей все свои тайны и вместе с нею обдумывала новые затеи.
— Как бы мне хотелось его увидеть! — сказала Лиза со вздохом.
— Да что же тут мудреного? Их имение от нас недалеко, пойдите гулять в ту сторону или поезжайте верхом и точно встретите его. Он же каждое утро ходит с ружьем на охоту.
— Да нет, нехорошо. Он может подумать, что я специально за ним гоняюсь. А знаешь что? Наряжусь я крестьянкою!
Но больше всех интересовалась молодым Берестовым дочь Муромского Лиза. Их отцы были в ссоре, и она еще не видела Алексея.
Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была единственное и, следовательно, избалованное дитя. Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаяние английскую гувернантку.
У Лизы была служанка Настя. Она была постарше, но так же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, поэтому открывала ей все свои тайны и вместе с нею обдумывала новые затеи.
— Как бы мне хотелось его увидеть! — сказала Лиза со вздохом.
— Да что же тут мудреного? Их имение от нас недалеко, пойдите гулять в ту сторону или поезжайте верхом и точно встретите его. Он же каждое утро ходит с ружьем на охоту.
— Да нет, нехорошо. Он может подумать, что я специально за ним гоняюсь. А знаешь что? Наряжусь я крестьянкою!
Брестская крепость
Предрассветная тишина... Вдруг слышатся взрывы и оглушительный грохот. Вокруг горят и рушатся здания, то тут, то там вскидываются черные столбы взрывов, и среди них бегут, мечутся испуганные полураздетые люди, падают убитые, стонут раненые, плачут женщины и кричат дети.
Так проснулись 22 июня 1941 года люди, жившие тогда в Брестской крепости. Их разбудила война.
Город Брест находится около западной границы нашей страны. Рядом с ним, на берегу речки Буг, стоит старая крепость. Перед войной в казармах и домах Брестской крепости жили красноармейцы и командиры, многие с женами и детьми.
На другом берегу Буга стояли наготове армии Гитлера. Ночами они перебрасывали к границе все новые войска, в густых прибрежных зарослях маскировали пушки, нацеленные на крепость. В воскресенье 22 июня, в 4 часа утра, когда только начало светать, эти пушки открыли огонь и над крепостью закружили немецкие самолеты, засыпая ее бомбами. Застигнутые врасплох, еще не успевшие проснуться, люди погибали под развалинами зданий, падали под огнем врага. Сотни воинов, женщин и детей погибли в Брестской крепости в то страшное первое утро войны.
Фашисты думали, что этот неожиданный удар принесет им легкую победу и они быстро захватят крепость. Но когда гитлеровские солдаты ворвались во двор крепости, их встретил огонь пулеметов и винтовок. Атака была отбита.
Воины, оставшиеся в живых, взялись за оружие. Ими командовали майор Петр Гаврилов, капитан Иван Зубачев и полковой комиссар Ефим Фомин.
Так проснулись 22 июня 1941 года люди, жившие тогда в Брестской крепости. Их разбудила война.
Город Брест находится около западной границы нашей страны. Рядом с ним, на берегу речки Буг, стоит старая крепость. Перед войной в казармах и домах Брестской крепости жили красноармейцы и командиры, многие с женами и детьми.
На другом берегу Буга стояли наготове армии Гитлера. Ночами они перебрасывали к границе все новые войска, в густых прибрежных зарослях маскировали пушки, нацеленные на крепость. В воскресенье 22 июня, в 4 часа утра, когда только начало светать, эти пушки открыли огонь и над крепостью закружили немецкие самолеты, засыпая ее бомбами. Застигнутые врасплох, еще не успевшие проснуться, люди погибали под развалинами зданий, падали под огнем врага. Сотни воинов, женщин и детей погибли в Брестской крепости в то страшное первое утро войны.
Фашисты думали, что этот неожиданный удар принесет им легкую победу и они быстро захватят крепость. Но когда гитлеровские солдаты ворвались во двор крепости, их встретил огонь пулеметов и винтовок. Атака была отбита.
Воины, оставшиеся в живых, взялись за оружие. Ими командовали майор Петр Гаврилов, капитан Иван Зубачев и полковой комиссар Ефим Фомин.
В доме у старой графини
Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями. Фонари светились тускло, улицы были пустынны. Изредка тянулся извозчик на своей тощей кляче, высматривая запоздалого седока.
Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. Наконец карету графини подали. Германн увидел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в собольюшубу, и как вслед за нею, в холодном плаще, с прической, убранною свежими цветами, мелькнула ее воспитанница. Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар закрыл двери. Окна померкли.
Германн стал ходить около опустевшего дома. Он подошел к фонарю, взглянул на часы — было двадцать минут двенадцатого. Он остался под фонарем, устремив глаза на часовую стрелку и ожидая назначенный час.
Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на крыльцо дома и вошел в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю и увидел слугу, спящего под лампою в старинном запачканном кресле. Легким и твердым шагом Германн прошел мимо него. Зала и гостиная были темны, лампа из передней слабо освещала их.
Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. Наконец карету графини подали. Германн увидел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в собольюшубу, и как вслед за нею, в холодном плаще, с прической, убранною свежими цветами, мелькнула ее воспитанница. Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар закрыл двери. Окна померкли.
Германн стал ходить около опустевшего дома. Он подошел к фонарю, взглянул на часы — было двадцать минут двенадцатого. Он остался под фонарем, устремив глаза на часовую стрелку и ожидая назначенный час.
Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на крыльцо дома и вошел в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю и увидел слугу, спящего под лампою в старинном запачканном кресле. Легким и твердым шагом Германн прошел мимо него. Зала и гостиная были темны, лампа из передней слабо освещала их.
В кузове грузовой машины
В июле тысяча девятьсот сорок первого года я ехал на военной грузовой машине в Тирасполь.
Бурая пыль, раскаленная солнцем, взрывалась клубами под колесами машины. Солнце дымилось в обесцвеченном небе. Вода в алюминиевой фляге нагрелась и пахла резиной. За Днестром гремела канонада.
В кузове ехали несколько молодых лейтенантов. Иногда они начинали стучать кулаками по крыше и кричали: «Воздух!» Водитель останавливал машину, мы выскакивали, отбегали подальше от дороги и ложились. Тотчас со злорадным воем на дорогу пикировали черные немецкие самолеты.
Иногда они замечали нас и били из пулеметов. Но, к счастью, никто не пострадал. Самолеты исчезали, и оставался только жар во всем теле от раскаленной земли, гул в голове и отчаянная жажда.
После одного из таких налетов водитель неожиданно спросил меня:
— Вы о чем думаете, когда лежите под пулями? Вспоминаете?
— Вспоминаю, — ответил я.
— И я вспоминаю, — сказал, немного помолчав, водитель. — Леса наши вспоминаю.
— Я тоже вспоминаю свои леса, — ответил я.
Бурая пыль, раскаленная солнцем, взрывалась клубами под колесами машины. Солнце дымилось в обесцвеченном небе. Вода в алюминиевой фляге нагрелась и пахла резиной. За Днестром гремела канонада.
В кузове ехали несколько молодых лейтенантов. Иногда они начинали стучать кулаками по крыше и кричали: «Воздух!» Водитель останавливал машину, мы выскакивали, отбегали подальше от дороги и ложились. Тотчас со злорадным воем на дорогу пикировали черные немецкие самолеты.
Иногда они замечали нас и били из пулеметов. Но, к счастью, никто не пострадал. Самолеты исчезали, и оставался только жар во всем теле от раскаленной земли, гул в голове и отчаянная жажда.
После одного из таких налетов водитель неожиданно спросил меня:
— Вы о чем думаете, когда лежите под пулями? Вспоминаете?
— Вспоминаю, — ответил я.
— И я вспоминаю, — сказал, немного помолчав, водитель. — Леса наши вспоминаю.
— Я тоже вспоминаю свои леса, — ответил я.
В мастерской скульптора
Знакомство с художником никогда не происходит сразу. Обычно оно бывает долгим — от скульптуры к скульптуре, от полотна к полотну. А бывает и так, что оно продолжается всю жизнь.
Но первую встречу с новым для тебя мастером никогда не забываешь. Наверное, потому, что именно тогда невидимые провода, впервые соединившись между тобой и художником, вспыхивают обжигающей искрой.
И вот я шагаю по осенней улице Будапешта, полной медленного шороха листьев — огромных, негнущихся золотых листьев, падающих с деревьев, стоящих вдоль тротуара задумчиво, как в парке. Иду я к Маргит Ковач, скульптору, о котором много слыхала, — впервые иду к Маргит в дом, чтобы увидеть ее и ее работы.
И едва я переступила порог, как меня охватило чувство, что вошла я не в мастерскую, уставленную скульптурами, не в комнату со скользящими по полу солнечными лучами и еле слышным запахом крепкого кофе и глины, а в большой, незнакомый, прелестный край.
Он был населен множеством людей, у каждого из которых был свой характер, своя судьба и биография; он был полон человеческих историй, и в каждую из них хотелось вслушаться. Любая маленькая скульптура была слепком живой души, с ее особенностями, ее внутренним движением, которое скульптор уловил в естественной и чистой выразительности. Повернутые к свету лица скульптур, тронутые матовым румянцем обожженной глины, пленяли свежестью своеобразной древней наивности. Оно было древним, как земля, и, как земля, прекрасным — чувство восхищенного удивления перед жизнью, такое полное и чистое, какое бывает у детей. Чаплин сказал однажды, что каждый художник носит с собой в кармане собственное детство. Как мне представляется, он подразумевал под этим искренность изумления, притягательность открытий.
Но первую встречу с новым для тебя мастером никогда не забываешь. Наверное, потому, что именно тогда невидимые провода, впервые соединившись между тобой и художником, вспыхивают обжигающей искрой.
И вот я шагаю по осенней улице Будапешта, полной медленного шороха листьев — огромных, негнущихся золотых листьев, падающих с деревьев, стоящих вдоль тротуара задумчиво, как в парке. Иду я к Маргит Ковач, скульптору, о котором много слыхала, — впервые иду к Маргит в дом, чтобы увидеть ее и ее работы.
И едва я переступила порог, как меня охватило чувство, что вошла я не в мастерскую, уставленную скульптурами, не в комнату со скользящими по полу солнечными лучами и еле слышным запахом крепкого кофе и глины, а в большой, незнакомый, прелестный край.
Он был населен множеством людей, у каждого из которых был свой характер, своя судьба и биография; он был полон человеческих историй, и в каждую из них хотелось вслушаться. Любая маленькая скульптура была слепком живой души, с ее особенностями, ее внутренним движением, которое скульптор уловил в естественной и чистой выразительности. Повернутые к свету лица скульптур, тронутые матовым румянцем обожженной глины, пленяли свежестью своеобразной древней наивности. Оно было древним, как земля, и, как земля, прекрасным — чувство восхищенного удивления перед жизнью, такое полное и чистое, какое бывает у детей. Чаплин сказал однажды, что каждый художник носит с собой в кармане собственное детство. Как мне представляется, он подразумевал под этим искренность изумления, притягательность открытий.
В мире растений
Вот лишь несколько примеров. В Беловежской пуще произрастает зубровка южная, названная так потому, что она охотно поедается зубрами из-за сходства запаха травы с характерным мускусным запахом зубра. Известные всем колокольчики получили свое название за поразительное сходство венчика цветка с древнейшим музыкальным инструментом — колокольчиком. Недотрога обыкновенная названа так потому, что после созревания плоды растения раскрываются и выбрасывают семена при малейшем прикосновении к ним. Листья иван-чая издавна служили русским людям для приготовления суррогата чая и раньше были больше известны как «копорский чай» — по названию села Копорье под Петербургом, где его заготавливали в большом количестве.
Абсолютное большинство врачевателей прошлого пользовалось различными травами, убеждая доверчивых пациентов, что излечение, которое приносит то или иное растение, происходит под воздействием божественных сил. Излюбленными формами знахарского врачевания являлись также опрыскивание наговорной водой, поглаживание, растирание, окуривание, таинственные нашептывания, заклинания, обряды и тому подобное.
С развитием научного материалистического естествознания насаждаемые знахарями представления отошли в далекое прошлое. Теперь мы хорошо знаем, что лекарственные растения проявляют свои целебные свойства благодаря чрезвычайно сложному и порой уникальному набору содержащихся в них химических соединений: витаминов, белков, жиров, углеводов, эфирных масел, минеральных веществ.
Абсолютное большинство врачевателей прошлого пользовалось различными травами, убеждая доверчивых пациентов, что излечение, которое приносит то или иное растение, происходит под воздействием божественных сил. Излюбленными формами знахарского врачевания являлись также опрыскивание наговорной водой, поглаживание, растирание, окуривание, таинственные нашептывания, заклинания, обряды и тому подобное.
С развитием научного материалистического естествознания насаждаемые знахарями представления отошли в далекое прошлое. Теперь мы хорошо знаем, что лекарственные растения проявляют свои целебные свойства благодаря чрезвычайно сложному и порой уникальному набору содержащихся в них химических соединений: витаминов, белков, жиров, углеводов, эфирных масел, минеральных веществ.
В станционном буфете
— Эх, Пети! — шепотом сказал старик, и голос его дрогнул от огорчения.
Пети снова вильнула хвостом и умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить. У нее самой нехорошо на душе, и она, если бы не крайность, никогда бы не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей заметил собаку.
— Попрошайничаешь? А где твой хозяин? Гражданин, раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается: собака у вас милостыню выпрашивает!
Молодые люди захохотали. Один из них бросил собачке кусок колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу. В это время старик начал судорожно рыться в карманах, достал немного мелочи и пересчитал ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается! Какой гордый нашелся! — произнес один из компании молодых людей.
Старик не проронил ни слова. Подойдя к стойке, он хрипло произнес:
— Один бутерброд.
Продавщица подала на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
Женщина тихо ответила:
— Берите. Я на вас не разорюсь.
— Спасибо.
Пети снова вильнула хвостом и умоляюще посмотрела на старика. Она как бы просила его больше ее не звать и не стыдить. У нее самой нехорошо на душе, и она, если бы не крайность, никогда бы не стала просить у чужих людей.
Наконец один из молодых людей заметил собаку.
— Попрошайничаешь? А где твой хозяин? Гражданин, раз собаку держите, так должны кормить. А то некультурно получается: собака у вас милостыню выпрашивает!
Молодые люди захохотали. Один из них бросил собачке кусок колбасы.
— Пети, не смей! — крикнул старик. Обветренное его лицо и тощая жилистая шея покраснели.
Собачка сжалась и, опустив хвост, подошла к старику, даже не взглянув на колбасу. В это время старик начал судорожно рыться в карманах, достал немного мелочи и пересчитал ее на ладони, сдувая мусор, прилипший к монетам. Пальцы у него дрожали.
— Еще обижается! Какой гордый нашелся! — произнес один из компании молодых людей.
Старик не проронил ни слова. Подойдя к стойке, он хрипло произнес:
— Один бутерброд.
Продавщица подала на тарелке два бутерброда.
— Один! — сказал старик.
Женщина тихо ответила:
— Берите. Я на вас не разорюсь.
— Спасибо.
Волшебная страна
Он был уже немолод, чтобы покидать свой дом ради утомительных и долгих путешествий с их возможными неприятностями. Да и для чего путешествовать, если во всем королевстве у него не было ни родных, ни друзей!
Однажды в дом постучался человек в грубом плаще. За ужином у пылающего очага он рассказал идальго, что вернулся из опасного плавания, куда король, соблазненный речами какого-то итальянца Колумба, послал несколько кораблей.
Они долго плыли через океан и слышали голоса сирен. Они плыли дальше и видели море, покрытое морской травой. В траве цвели большие синие цветы. Внезапно на горизонте открылась новая земля, которая была неведомой и прекрасной. Ветер с ее берегов приносил ласковый шум леса и опьяняющий запах растений.
Капитан поднялся на мостик, вынул шпагу, поднял ее к небу. Это был знак того, что они открыли новую страну, которую назвали Эльдорадо. Там горы полны драгоценных камней, золота и серебра.
Идальго молча слушал этот рассказ.
Уезжая, странник достал из кожаной сумки розовую морскую раковину из страны Эльдорадо и подарил ее старому идальго в благодарность за ужин и ночлег. Это была безделица, и потому идальго ее принял.
Странник уехал, а ночью началась гроза. Молнии медленно загорались и гасли над каменистой равниной.
Однажды в дом постучался человек в грубом плаще. За ужином у пылающего очага он рассказал идальго, что вернулся из опасного плавания, куда король, соблазненный речами какого-то итальянца Колумба, послал несколько кораблей.
Они долго плыли через океан и слышали голоса сирен. Они плыли дальше и видели море, покрытое морской травой. В траве цвели большие синие цветы. Внезапно на горизонте открылась новая земля, которая была неведомой и прекрасной. Ветер с ее берегов приносил ласковый шум леса и опьяняющий запах растений.
Капитан поднялся на мостик, вынул шпагу, поднял ее к небу. Это был знак того, что они открыли новую страну, которую назвали Эльдорадо. Там горы полны драгоценных камней, золота и серебра.
Идальго молча слушал этот рассказ.
Уезжая, странник достал из кожаной сумки розовую морскую раковину из страны Эльдорадо и подарил ее старому идальго в благодарность за ужин и ночлег. Это была безделица, и потому идальго ее принял.
Странник уехал, а ночью началась гроза. Молнии медленно загорались и гасли над каменистой равниной.
Волшебный ковер
Хотя эта история не обходится без волшебства, тем не менее она настоящая и правдивая.
Наш герой родился в Бразилии, его звали Сантос Дюмон. Родители его, французские переселенцы, были людьми состоятельными. Они ничего не жалели, чтобы дать сыну хорошее образование. Это не было трудно, так как мальчик отличался блестящими способностями.
Был он также величайшим мастером в постройке и запускании разнообразных воздушных змеев. В этом искусстве ему не было равных среди сверстников не только в Бразилии, но и во всей Америке, если не во всем мире.
Однажды вечером в их дом в гости пришел старый профессор. Он изъездил весь земной шар и, кажется, знал все на свете. После ужина Сантос провел гостя в свою комнату. Глаза профессора, никогда не оставлявшие наблюдения, медленно блуждали по темному потолку, по голубым и розовым стенам, потом опустились к полу. Вдруг он воскликнул с удивлением:
— Какой странный ковер! Давно ли он у вас?
— Его давно хотели выбросить, но он мне почему-то нравится, и я попросил оставить его. Он ужасно старый. Посмотрите, в некоторых местах протерся насквозь, — ответил мальчик.
Наш герой родился в Бразилии, его звали Сантос Дюмон. Родители его, французские переселенцы, были людьми состоятельными. Они ничего не жалели, чтобы дать сыну хорошее образование. Это не было трудно, так как мальчик отличался блестящими способностями.
Был он также величайшим мастером в постройке и запускании разнообразных воздушных змеев. В этом искусстве ему не было равных среди сверстников не только в Бразилии, но и во всей Америке, если не во всем мире.
Однажды вечером в их дом в гости пришел старый профессор. Он изъездил весь земной шар и, кажется, знал все на свете. После ужина Сантос провел гостя в свою комнату. Глаза профессора, никогда не оставлявшие наблюдения, медленно блуждали по темному потолку, по голубым и розовым стенам, потом опустились к полу. Вдруг он воскликнул с удивлением:
— Какой странный ковер! Давно ли он у вас?
— Его давно хотели выбросить, но он мне почему-то нравится, и я попросил оставить его. Он ужасно старый. Посмотрите, в некоторых местах протерся насквозь, — ответил мальчик.
Воспоминание о Крыме
Мы подходили к берегам, расцвеченным сухими и резкими красками крымской зимы. Уже пылали ржавчиной виноградники, уже видны были покрытые снегом вершины Ай-Петри, и над ними, как дым, струились к зениту и таяли облака. А море несло к подножию каменных мысов розоватую утреннюю пену и шумело сонно и заунывно — так же, как сотни и тысячи лет.
Есть уголки нашей земли настолько прекрасные, что каждое посещение их вызывает ощущение счастья, жизненной полноты, настраивает все наше существо на необыкновенное простое и плодотворное лирическое звучание.
Таков Крым. Поэтому он стал, как говорили в старину, «источником вдохновения» для многих писателей и поэтов, художников и музыкантов.
Прелесть крымской земли раскрывается для иных медлительно, исподволь, но завладевает надолго, навсегда. И каждый, кто побывал в Крыму, уносит с собой после расставания с ним сожаление и легкую печаль, какую вызывают воспоминания о детстве, и надежду еще раз увидеть эту «полуденную землю».
Крым оставил глубокий след в нашем искусстве. Достаточно вспомнить имена Пушкина, Мицкевича, Чехова, Куприна,
Грина, художников — Кончаловского, Дейнеки. Этот список людей, полюбивших Крым и обязанных ему многими откровениями в своем творчестве и многими радостями, можно длить без конца, как и список вещей, написанных о Крыме.
Есть уголки нашей земли настолько прекрасные, что каждое посещение их вызывает ощущение счастья, жизненной полноты, настраивает все наше существо на необыкновенное простое и плодотворное лирическое звучание.
Таков Крым. Поэтому он стал, как говорили в старину, «источником вдохновения» для многих писателей и поэтов, художников и музыкантов.
Прелесть крымской земли раскрывается для иных медлительно, исподволь, но завладевает надолго, навсегда. И каждый, кто побывал в Крыму, уносит с собой после расставания с ним сожаление и легкую печаль, какую вызывают воспоминания о детстве, и надежду еще раз увидеть эту «полуденную землю».
Крым оставил глубокий след в нашем искусстве. Достаточно вспомнить имена Пушкина, Мицкевича, Чехова, Куприна,
Грина, художников — Кончаловского, Дейнеки. Этот список людей, полюбивших Крым и обязанных ему многими откровениями в своем творчестве и многими радостями, можно длить без конца, как и список вещей, написанных о Крыме.
Встреча в саду
На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, окружавших берег. Марья Ивановна прошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: «Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке напротив памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела, а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько быстрых взглядов, успела рассмотреть незнакомку с ног до головы. Той было на вид около сорока лет; лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая прервала молчание:
Генрих Шлиман
Это поэмы, в которых древнегреческий слепой поэт Гомер примерно в восьмом веке до нашей эры описал события Троянской войны и героические деяния древних греков. Десятилетний Генрих ни на минуту не сомневался, что все, о чем повествовал Гомер, действительно произошло. Мальчик решил, что когда вырастет, то обязательно побывает в Трое.
Когда юный Генрих рассказал взрослым о своем плане, они снисходительно посмеялись над ним. «Разве ты не знаешь, — сказал отец, — что история Троянской войны — это не более чем красивая легенда? Города Трои никогда не существовало. Это научно доказано! За многие столетия от Трои не было найдено ни одного камня. Все это лишь плод фантазии Гомера».
Поначалу разочарование мальчика было безграничным, однако чем чаще он перечитывал обе поэмы, тем сильнее в нем крепло убеждение, что взрослые ошибаются. Постепенно он начал мечтать уже не о путешествии в Трою, а о поисках Трои. Генрих решил найти город и доказать, что в поэмах Гомера описываются действительно происходившие события, причем они описываются не в общих чертах, а в мельчайших подробностях.
План мальчика долгое время казался неосуществимым. Генрих очень рано потерял родителей. Оставшись сиротой, он пошел работать в лавку своего дяди. Когда мальчик сновал между бочками с селедкой и мешками с картошкой, Троя казалась ему даже дальше Луны. Задумавшись порой о бесстрашном Ахилле или сокровищах царя Приама, он не раз получал подзатыльники от своего дядюшки, которому важнее был точный вес мешков с товаром, чем фантазии племянника, помешавшегося на Гомере и Древней Греции.
Хотя Шлиман посещал школу лишь короткое время, он сумел самостоятельно изучить древнегреческий язык, чтобы читать произведения Гомера в подлиннике. Кроме того, он прочитал все доступные ему книги по археологии и изучил по ним основы этой науки. Вдобавок он выяснил, что археологические экспедиции и раскопки стоят очень дорого. Он же был беден, поэтому вначале решил разбогатеть, чтобы осуществить свою мечту.
Генрих ушел из дядюшкиной лавки и поступил продавцом в один из торговых домов Амстердама. Будучи человеком трудолюбивым, настойчивым и смекалистым, он очень быстро смог добиться успеха. Накопив некоторую сумму денег, он основал собственные фирмы в России и Америке. В сорок один год Шли-ман стал обладателем огромного состояния. После этого он полностью отошел от дел и посвятил остаток жизни осуществлению своей детской мечты.
Когда юный Генрих рассказал взрослым о своем плане, они снисходительно посмеялись над ним. «Разве ты не знаешь, — сказал отец, — что история Троянской войны — это не более чем красивая легенда? Города Трои никогда не существовало. Это научно доказано! За многие столетия от Трои не было найдено ни одного камня. Все это лишь плод фантазии Гомера».
Поначалу разочарование мальчика было безграничным, однако чем чаще он перечитывал обе поэмы, тем сильнее в нем крепло убеждение, что взрослые ошибаются. Постепенно он начал мечтать уже не о путешествии в Трою, а о поисках Трои. Генрих решил найти город и доказать, что в поэмах Гомера описываются действительно происходившие события, причем они описываются не в общих чертах, а в мельчайших подробностях.
План мальчика долгое время казался неосуществимым. Генрих очень рано потерял родителей. Оставшись сиротой, он пошел работать в лавку своего дяди. Когда мальчик сновал между бочками с селедкой и мешками с картошкой, Троя казалась ему даже дальше Луны. Задумавшись порой о бесстрашном Ахилле или сокровищах царя Приама, он не раз получал подзатыльники от своего дядюшки, которому важнее был точный вес мешков с товаром, чем фантазии племянника, помешавшегося на Гомере и Древней Греции.
Хотя Шлиман посещал школу лишь короткое время, он сумел самостоятельно изучить древнегреческий язык, чтобы читать произведения Гомера в подлиннике. Кроме того, он прочитал все доступные ему книги по археологии и изучил по ним основы этой науки. Вдобавок он выяснил, что археологические экспедиции и раскопки стоят очень дорого. Он же был беден, поэтому вначале решил разбогатеть, чтобы осуществить свою мечту.
Генрих ушел из дядюшкиной лавки и поступил продавцом в один из торговых домов Амстердама. Будучи человеком трудолюбивым, настойчивым и смекалистым, он очень быстро смог добиться успеха. Накопив некоторую сумму денег, он основал собственные фирмы в России и Америке. В сорок один год Шли-ман стал обладателем огромного состояния. После этого он полностью отошел от дел и посвятил остаток жизни осуществлению своей детской мечты.
