Гроза в лесу

И надо же случиться такому именно в эту ночь! Редко, очень редко так бывает, но случилось: в конце ноября при таком необычном потеплении где-то далеко-далеко прогремел гром. Затем в черной ночи он пророкотал еще раз, теперь уже ближе, и прокатился по безлистому лесу грозно и широко. Подул ветер, ветви деревьев заныли, как от предчувствия беды, стволы, что послабее, закачались, и, наконец, все слилось в единый тревожных! черный шум, в котором отчетливо выделялся стон полусухой осины. Она ритмично скрипела и скрипела где-то у корня, уже надломившаяся и изношенная; ее глухой и тоскливый стон пугал Бима больше, чем весь шум леса.
А лес шумел, шумел и шумел. А ветер все разыгрывался полным и единственным властелином в кромешной тьме, разыгрывался так, что застонали и дубы. Биму казалось, что кто-то черный-черный, огромный распластался над могучими дубами, над безнадежной, умирающей старой осиной, над ним, затерявшимся в этой суровости псом; и этот черный бил полами черного плаща по верхушкам леса, обхватывал деревья и качал их в дикой пляске, шаманил, подергиваясь и извиваясь, крича и завывая в стоголосой дикости.

Биму стало так жутко, что боль в теле на время забылась. Он вдавился в ствол дерева, влип. Ветер начал бросать на лес холодом, отчего внизу яра потекла знобящая струя и сразу же пронизала Бима. Так всегда позднее потепление резко сменяется похолоданием. Бим передвинулся на другую сторону ствола от ветра и так, чтобы против ветра следить чутьем, а под ветер — глазами. Но впереди было непроглядно темно. Бим дрожал.

Грэй

Огромный дом, в котором родился Грэй, был мрачен внутри и величествен снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Лучшие сорта тюльпанов — серебристо-голубых, фиолетовых и черных с розовой тенью — извивались в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старые деревья парка дремали в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья. Ограда замка, так как это был настоящий замок, состояла из витых чугунных столбов, соединенных железным узором. Каждый столб оканчивался наверху пышной чугунной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая в ночном мраке обширным огненным строем.

Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства и законов того общества, по отношению к которому могли говорить «мы». Часть их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть — воображаемое продолжение галереи — начиналась маленьким Грэем, обреченным прожить жизнь и умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести. В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живои душой, совершенно несклонной продолжать линию фамильного начертания.

Эта живость мальчика начала сказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений, искателя и чудотворца, то есть человека, взявшего из бесчисленного разнообразия ролей жизни самую опасную и трогательную — роль провидения, намечался в Грэе еще тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, то есть попросту замазал их голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил картину более сносной. Увлеченный своеобразным занятием, он начал уже замазывать и ноги распятого, но был застигнут.отцом. Старик снял мальчика со стула за уши и спросил :

Дедал и Икар

Много лет жил Дедал у Миноса. Не хотел отпускать его царь с Крита, только один хотел он пользоваться искусством великого художника. Словно пленника, держал Минос Дедала на Крите. Дедал долго думал, как бежать ему, и наконец нашел способ освободиться от критской неволи.

— Если не могу я, — воскликнул Дедал, — спастись от власти Миноса ни сухим путем, ни морским, то ведь открыто же для бегства небо! Вот мой путь! Всем владеет Минос, лишь воздухом не владеет он!

Принялся за работу Дедал. Он набрал перьев, скрепил их льняными нитками и воском и стал изготовлять из них четыребольших крыла. Пока Дедал работал, сын его Икар играл около отца: то ловил он пух, который взлетал от дуновения ветерка, то мял в руках воск. Наконец Дедал кончил свою работу: готовы были крылья. Дедал привязал крылья за спину, продел руки в петли, укрепленные на крыльях, взмахнул ими и плавно поднялся в воздух. С изумлением смотрел Икар на отца, который парил в воздухе, подобно громадной птице. Дедал спустился на землю и сказал сыну:

— Слушай, Икар, сейчас мы улетим с Крита. Будь осторожен во время полета. Не спускайся слишком низко к морю, чтобы соленые брызги волн не смочили твоих крыльев. Не поднимайся и близко к солнцу: жара может растопить воск, и разлетятся перья. За мной лети, не отставай от меня.

Добрые зерна

Природа и то живое, что существует в ней, — вот с чего ребенок начинает свое знакомство с окружающим его миром. Яркость восприятия природы, стремление дружить с ней и разгадывать ее оставят свой след и в зрелости. К тому, кто был глух к природе в детстве, кто в детские годы не подобрал выпавшего из гнезда птенца, не открыл для себя красоты первой весенней травы или первой звезды, взошедшей вечером на небе, — к тому потом с трудом достучатся чувство прекрасного, чувство поэзии, а быть может, и простая человеческая доброта.

Ибо зерна этого закладываются еще в детстве.

Однажды в школе учительница показала ребятам простую круглую чашку и предложила нарисовать ее. Сидящий впереди мальчик долго смотрел на чашку и наконец поднял руку. Он был маленького роста и поэтому казался младше всех других.

— Можно, я нарисую не чашку, а то, чего я никогда не видел? — спросил он.

Дуб

На краю дороги стоял дуб. Он был, вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными суками и корой, заросшей старыми болячками. С огромными, неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиниться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.

Этот дуб как будто говорил: «Весна, и любовь, и счастье! И как не надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман! Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинокие, и вон я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, выросшие из спины, из боков — где попало. Как выросли — так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурый, неподвижный, уродливый и упорный, стоял посреди них.

Ежик

Однажды осенью шел я по берегу ручья и под кустом заметил ежа. Он тоже заметил меня, быстро свернулся в клубок и грозно зафыркал. Было очень похоже, будто вдали шел автомобиль. Я прикоснулся к нему кончиком сапога — еж зафыркал еще более грозно и попытался своими иголками проколоть мой сапог, но скатился в ручей. В воде еж мгновенно развернулся и поплыл к берегу, как маленькая свинья, только вместо щетины на спине были иголки. Я взял палочку, подцепил ею ежа, положил в свою шляпу и понес домой.

Мышей в доме у меня было много. Я слышал, что ежи их ловят, и решил: пусть он зиму живет у меня и ловит мышей.

Положил я этот колючий комок посреди комнаты и сел писать, а сам уголком глаза все смотрю на ежа. Он недолго лежал неподвижно. Как только я затих у стола, ежик развернулся, огляделся, побродил по комнате, выбрал себе место под кроватью и там совершенно затих.

Когда стемнело, я зажег лампу, и вдруг ежик выбежал из-под кровати и пустился бегать по комнате. Он, конечно, подумал, что это луна взошла в лесу; при луне ежи любят бегать по лесным полянкам. Я взял трубку, закурил и пустил возле луны облачко. Стало совсем как в лесу: и луна, и облако, а ноги мои вроде стволов деревьев. Все это, наверно, очень нравилосьежику: он так и шнырял между моими ногами, принюхиваясь и почесывая иголками задники моих сапог.

Елка

От ели веяло холодом, но ее слежавшиеся ветви понемногу оттаяли, поднялись, распушились, и по всему дому запахло хвоей. Дети принесли в гостиную коробки с елочными украшениями, подставили к елке стулья и стали ее наряжать. Но скоро оказалось, что украшений мало. Пришлось опять вырезать снежинки, клеить бумажные цепи, золотить орехи, привязывать к пряникам и яблокам серебряные веревочки. За этой работой дети просидели весь вечер, Лиля, опустив голову с измятым бантом на локоть, даже заснула у стола.
Настал сочельник. Елку украсили, опутали золотым дождиком, повесили гирлянды и вставили свечи в цветные защипочки. Когда все было готово, матушка сказала:

— А теперь, дети, идите, до вечера в гостиную не заглядывать.

В этот день обедали поздно и на скорую руку. В доме была суматоха. Мальчики слонялись по дому и ко всем приставали с вопросом: скоро ли настанет вечер? Даже домашний учитель Аркадий Иванович, надевший черный долгополый сюртук и накрахмаленную рубашку, не знал, что ему делать. Он ходил от окна к окну и посвистывал.

Детям казалось, что в этот день солнце страшно медленно ползло к земле. Но постепенно лиловая тень от колодца на снегу становилась длиннее. Наконец матушка велела идти одеваться.

Живой эфир

Занимаясь повседневными делами, мы привычно сетуем на недостаток времени и редко задумываемся о том, что живем в эпоху исполнения вековых надежд человечества. К достижениям технического прогресса люди привыкли очень быстро. Настолько, что сравнительно недавние времена «детства» радио и телевидения воспринимаются подчас как глубокая древность. Особенно это ощущается молодежью. Конечно, в эпоху спутниковых антенн, цифрового вещания можно с иронией относиться к телеприемникам пятидесятых годов прошлого века с огромной линзой перед миниатюрным экраном, к черной тарелке репродуктора, укрепленной на телеграфном столбе. И все же давайте помнить, что без них не стало бы реальностью информационное изобилие наших дней.

Ограниченные возможности телевизионной техники первого поколения создатели отечественных электронных средств массовой информации возмещали работой на пределе сил, высоким профессионализмом. Необходимость идти вперед по целине стимулировала творчество. Особенно ярко это видно на примере белорусского телевидения. Сколько замечательных работ появилось здесь уже в пятидесятые — шестидесятые годы! Многие из них получили высокую оценку на союзном и международном уровнях. Большинство программ в то время снималось «на одном дыхании», поэтому возможности качественно записать и смонтировать материал не существовало.