Два помещика, люди почтенные, благонамеренные, уважаемые.

Один из них отставной генерал-майор Вячеслав Илларионович Хвалынский. Высокий, когда-то стройный, он немного постарел и обрюзг, но ещё «выступает бойко, смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы».

У него есть некоторые странности. Разговаривая «с дворянами небогатыми или нечиновными», он как-то по-особому на них глядит, как-то иначе произносит слова. Не может с ними общаться, как с равными себе. А уж с людьми, «стоящими на низших ступенях общества, он обходится ещё страннее: вовсе на них не глядит. Зато „с губернатором или каким-нибудь чиновным лицом“ очень мил: „и улыбается-то он, и головой кивает, и в глаза-то им глядит — медом так от него и несет…“.

На войне генерал не бывал, в молодые годы служил „адъютантом у какого-то значительного лица“ и, как видно, угодничал. Вдобавок, скуп, „жила страшный“ и „ужасный охотник до прекрасного пола“. Живет один, до сих пор ещё считается женихом, зато у него ключница видная, нарядная, лет 35-ти. Читает он мало, „даром слова“ не владеет и длинных разговоров избегает. „Перед лицами высшими Хвалынский большей частью безмолвствует, а к лицам низшим, которых, по-видимому, презирает,.. держит речи отрывистые и резкие“: „это, однако, вы пус-тя-ки говорите“ или: „вы должны, однако же, знать, с кем имеете дело“…

От звания предводителя дворянства „по скупости“ отказывается. Объясняет он это тем, что „решился посвятить свой досуг уединению“. В общем, как видно, тип, мягко говоря, малосимпатичный: фарисей, хам, проходимец и т.п.

Второй помещик, Мардарий Аполлоныч Стегунов — старичок низенький, пухленький, лысый, с двойным подбородком, мягкими ручками и порядочным брюшком. Он большой хлебосол и балагур; живет, как говорится, в свое удовольствие; зиму и лето ходит в полосатом шлафроке на вате. В одном он только сошелся с генералом Хвалынским: он тоже холостяк».

Занимается он «своим именьем довольно поверхностно». С крепостными обращается бесцеремонно, «по-старому». Его главный принцип: «коли барин — так барин, а коли мужик — так мужик».

Он сидел на балконе с гостем, автором «Записок», пил чай, но вдруг остановился, прислушался: «звук мерных и частых ударов» раздавался «в направлении конюшни». Патриархальный старичок «произнес с добрейшей улыбкой: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!»

« — Это что такое? — спросил я с изумлением.

— А там, по моему приказу, шалунишку наказывают… Васю — буфетчика изволите знать?

— Какого Васю?

— Да вот, что намедни за обедом нам служил».

«Проезжая через деревню, увидел я буфетчика Васю. Он шел по улице и грыз орехи. Я велел кучеру остановить лошадей и подозвал его.

— Что, брат, тебя сегодня наказали? — спросил я его.

— А вы почем знаете? — ответил Вася.

— Мне твой барин сказывал.

— Сам барин?

— За что ж он тебя велел наказать?

— А поделом, батюшка, поделом. У нас по пустякам не наказывают; такого заведенья у нас нету — ни-ни. У нас барин не такой; у нас барин… такого барина в целой губернии не сыщешь.
У нас барин не такой; у нас барин… такого барина в целой губернии не сыщешь.

— Пошел! — сказал я кучеру. „Вот она, старая-то Русь!“ — думал я на возвратном пути».

Любая форма рабства надолго, на века развращает души рабов и господ. Ещё долго-долго, столетиями Васька буфетчик и его (уже более свободные) потомки будут боготворить своих кумиров, преклоняться перед лжепророками, доверчиво повторять внушенные кем-то лже-идеи, медленно и мучительно с ними расставаясь.

И это все не только на Руси. Как её ни отгораживай от остального, достаточно страшного мира, Царство Божье не построишь в одной, отдельно взятой стране. «Царство Божье не придет приметным образом — оно внутри нас».