Л. Н. Толстой
ВОЙНА И МИР
Основное содержание
Том первый
Часть первая
В июле 1805 года Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны, принимала гостей. Первым хозяйка встречала «важного и чиновного» князя Василия. Он был «в придворном, шитом мундире, в чулках, в башмаках и звездах, с светлым выражением плоского лица». Говорил князь «на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состарившемуся в свете и при дворе значительному человеку».
«Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
- ...Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея».
Искусно перейдя от проблем государственных к личным, Анна Павловна заговорила с князем Василием о его сыне Анатоле:
«- Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будет сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас...
Князь Василий поморщился.
- Что ж мне делать? - сказал он наконец. - Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles [дурни (франц.)]. Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль - беспокойный...
Анна Павловна задумалась.
- Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля... у меня есть одна petite personne, которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [девушка... наша родственница, княжна (франц.)] Волконская... Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый...
- Ecoutez, chere Annette [Послушайте, милая Анет (франц.)], - сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему-то книзу. - Arrangez-moi cette affaire et je suis votre вернейший раб a tout jamais[Устройте мне это дело, и я навсегда ваш (франц.)]... Она хорошей фамилии и богата. Все, что мне нужно...
Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге (франц.)], молодая, маленькая княгиня Волконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие...
Молодая княгиня Волконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее - короткость губы и полуоткрытый рот - казались ее особенною, собственно ее красотой...
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого екатерининского вельможи, графа Безухова, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из-за границы, где он воспитывался, и был первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря .на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя действительно Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной... Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье его величества, отошел от нее». Затем «Пьер сделал обратную неучтивость... теперь он остановил своим разговором» Анну Павловну, «которой нужно было от него уйти». Однако «отделавшись от молодого человека, не умеющего жить», она «возвратилась к своим занятиям хозяйки дома».
«Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, - так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину...
Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели...
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с той же неизменяющейся улыбкой вполне красивой женщины, с которою вошла в гостиную. Слегка шумя своею бальною робою, убранною плющом и мохом, и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты...
Le charmant Hippolyte [Милый Ипполит (франц.)] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицею и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой улыбкой и необычайной, античной красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот - все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а рукии ноги всегда принимали неестественное положение...
В гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них, и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось,больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее.
Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную, не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо в гримасу, выражающую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброй и приятной улыбкой».
Когда князь Василий со своей дочерью Элен уже покидали салон Анны Павловны Шерер, в передней их догнала пожилая дама. Она «носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтобы увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне... Влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял это влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако... что-то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу...
- Chere [Дорогая (франц.)] Анна Михайловна, - сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе. - Для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука».
Вечер между тем продолжался. Разговор среди гостей шел о Бонапарте. Виконт утверждал, что «интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество... хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено». Пьер рьяно отстаивал превосходство Наполеона, утверждая его величие.
«- Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, - сказал виконт, - тогда бы я назвал его великим человеком.
- Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, - продолжал мсье Пьер...
- Революция и цареубийство великое дело?.. - повторила Анна Павловна.
В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету... и когда убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора... Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, как у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое - детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения».
Князю Андрею удалось «смягчить неловкость речи Пьера».
«Поблагодарив Анну Павловну... гости стали расходиться. Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что-нибудь особенно приятное».
Прощаясь с Пьером, Анна Павловна высказала надежду, что он переменит свои мнения. В ответ молодой человек «показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все и Анна Павловна невольно почувствовали это».
После светского раута Пьер поехал, как и обещал, к князю Андрею. Хозяин дома на правах старого друга расспрашивал молодого человека о его будущей карьере.
«Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на все согласен. Вот тебе письмо к князю Васильку, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал».
Сам князь Андрей собирался идти на войну, объясняя это тем, что та жизнь, которую он ведет здесь, не для него. Решение князя, столь огорчившее его жену, послужило поводом для их ссоры, невольным свидетелем которой стал Пьер.
«- Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из-за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
- С отцом и сестрой, не забудь,- тихо сказал князь Андрей.
- Все равно одна, без моих друзей... И хочет, чтоб я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выражение. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела».
Размолвка Андрея с женой стала поводом для откровенной беседы друзей.
«- Никогда, никогда не женись, мой друг... пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог. Женись стариком, никуда не годным... А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам... Моя жена... одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя... Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, - сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. - Ты говоришь, Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к своей цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, - и он достиг ее... Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество - вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти... И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины...
- Мне смешно, - сказал Пьер,- что вы себя, себя считаете неспособным, свою жизнь - испорченною жизнью. У вас все, все впереди...
Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием - силы воли... Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, все-таки выражалось сознание своего превосходства.
- Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света... Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и все...
- Знаете что! - сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, - серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
- Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
- Честное слово!..»
Во втором часу ночи Пьер вышел от своего друга с намерением ехать домой. Дорогой он думал об обществе, которое собирается у Анатоля Курагина.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», - подумал он. Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать».
Войдя к Курагину, Пьер увидел, что «человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого». Анатоль налил Пьеру вина и сообщил, «что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рома, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами...
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В середине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что-то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и все вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил-с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга».
Долохов выиграл пари, и пока англичанин рассчитывался с ним, Пьер вскочил на окно и крикнул, что готов сделать то же. С трудом его удалось отговорить от этой затеи.
«Князь Василий исполнил обещание, данное... княгине Друбецкой... Вскоре... Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что переведенный в гвардейские прапорщики...
У Ростовых были именинницы Натальи - мать и меньшая дочь. С утра не переставая подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской...
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо, изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек... Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение...
Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду...»
Приехала Марья Львовна Карагина с дочерью Жюли. «Разговор зашел о главной городской новости того времени - о болезни известного богача и красавца екатерининского времени старого графа Безухова и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер». Последнее злоключение Пьера состояло в том, что вместе с Долоховым и Курагиным они поехали к актрисам, взяв с собой медведя. «Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем». В результате «Долохов разжалован в солдаты», Безухов «выслан в Москву», а Курагин, благодаря хлопотам отца, вышел сухим из воды, хотя и был удален из Петербурга.
«Вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась посередине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке». Так появилась младшая именинница.
«Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка...
Между тем все это молодое поколение: Борис - офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай - студент, старший сын графа, Соня - пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша - меньшой сын,- все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта...
Два молодых человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица. Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица...
Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка, с мягким, оттененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанной манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой».
Выйдя из гостиной, Наташа направилась к цветочной, где должна была встретиться с Борисом. Неожиданно она стала свидетельницей разговора Николая и Сони.
«- Соня! мне весь мир не нужен! Ты одна для меня все, - говорил Николай. - Я докажу тебе.
- Я не люблю, когда ты так говоришь.
- Ну, не буду, ну прости, Соня! - Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» - подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса».
Наташа «с значительным и хитрым видом» предложила Борису поцеловать куклу, а затем ее.
«Борис покраснел... Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи, и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы».
В ответ Наташа услышала признание Бориса в любви.
«- Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас... еще четыре года... Тогда я буду просить вашей руки...
- Навсегда? - сказала девочка. - До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную», где уже были Соня с Николаем.
В диванную заглянула Вера, старшая дочь Ростовых. На правах взрослой она заметила, что все их секреты - «одни глупости».
«- Ты этого никогда не поймешь,- сказала Наташа, обращаясь к Вере,- потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет... и твое первое удовольствие - делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом сколько хочешь...
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и, видимо, не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу: глядя на свое красивое лицо, она стала, по-видимому, еще холоднее и спокойнее».
Оставшись наедине с графиней Ростовой, Анна Михайловна Друбецкая посетовала на свое бедственное положение (не на что обмундировать сына) и высказала надежду на завещание графа Кирилла Владимировича Безухова.
От Ростовых Анна Михайловна поехала в дом к умирающему графу, взяв с собой сына, который был крестником Безухова. Там они застали Пьера. Когда Пьер впервые появился в доме графа, то «был встречен, как мертвец или зачумленный» , и потому ему было приятно общаться с Борисом, который уверил его, что они с матушкой не претендуют на наследство графа.
После непродолжительного визита к умирающему старику Анна Михайловна вернулась в дом Ростовых. Ее ждала графиня, которая, краснея, передала ей деньги на шитье мундира Борису. «Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом - деньгами; и о том, что молодость их прошла... Но слезы обеих были приятны».
В доме Ростовых собирались гости. «Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon [драгун], даму, знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее».
Среди гостей был «поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом». Он рассказывал «о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен... Все, что он рассказывал, было так мило, степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей...
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу».
После приезда Марьи Дмитриевны гостей пригласили к столу. За обедом Наташа повела себя неожиданно смело. «Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери...
- Мама! какое пирожное будет?»
Так же непосредственно и весело она разговаривала и с грозной Ахросимовой, и все гости смеялись «непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной».
После обеда «молодежь приготовилась к танцам». Наташа, «смеясь глазами и краснея», пригласила Пьера. «Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива: она танцевала с большим, с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером».
Гости Ростовых танцевали, а в доме Безухова приближалась трагическая развязка. Поскольку кончина графа была неминуема, в первую очередь волновало родственников завещание. Князь Василий убедил старшую из трех княжон, племянниц графа, живших у него в доме, обратиться к умирающему с просьбой о пересмотре завещания. Князь предполагал, что граф написал письмо государю с просьбой признать Пьера законным сыном. Это обстоятельство дало бы Пьеру право единолично владеть наследством. Княжна Катишь была уверена, что все - интриги Анны Михайловны, посещавшей графа Безухова прошлой зимой. Намерениям князя Василия и княжны Катерины Семеновны не суждено было исполниться. Приехавшая вместе с Пьером княгиня Анна Михайловна сумела своим упорством остановить их натиск.
В комнате графа Пьер полностью подчинился воле княгини Друбецкой: подошел к кровати умирающего отца, поцеловал его руку.
Наутро после смерти Безухова Анна Михайловна дала понять Пьеру, что граф обещал не забыть Бориса, и она надеется, что сын исполнит желание отца.
В доме Ростовых княгиня рассказала о трогательном свидании отца и сына и о неодобряемых ею поступках княжны и князя Василия.
«В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней... Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse [прусский король (франц.)], с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвылазно в своих Лысых Горах с дочерью, княжной Марьей, и при ней компаньонкой, m-le Bourienne [мамзель Бурьен (франц.).]...
Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развить в ней обе главные добродетели, давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности... С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек...
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутреннюю молитву». Князь «никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще не бритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно-нежно оглядев ее:
- Здорова?., ну, так садись!»
Отдав Марье пришедшее ей письмо от Жюли Карагиной, отец принялся за объяснение подобия треугольников.
«Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были... Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, бранился, а иногда и швырял тетрадью».
Получив задание на следующий день, княжна удалилась в свою комнату. Она «была столь же беспорядочна, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо». Жюли писала о том, что вся Москва говорит о войне. Она сожалела об уходящем на фронт Николае Ростове, к которому испытывала теплые сердечные чувства. Сообщала она и главную новость - Пьер стал графом Безуховым и унаследовал от отца самое огромное состояние в России. В конце письма Жюли поведала о замысле устроить супружество Марьи с сыном князя Василия Анатолем.
Прочитав письмо, Марья сразу взялась за ответ. Она очень дружелюбно отозвалась о Пьере, которого «знала еще ребенком». Княжна сожалела, что столь молодому человеку предстоит пройти через множество искушений, неизбежных для богатых людей. Относительно замужества она писала, что жизнь надобно строить по великим правилам, «которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле». Потому будущее супружество нужно воспринимать как «божественное установление, которому нужно подчиниться».
Вскоре приехал Андрей со своей женой. «Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку... Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый, кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея». За обедом старик Болконский резко отзывался о русских военных и государственных деятелях. Он утверждал, «что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему... И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже государственных делах... Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуждать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов ».